Сергей Давыдов

Самара, как и всегда весной, была похожа на общепитовский тающий холодец — мало мяса и много соплей. Но мне это нравилось, потому что в душе я военный корреспондент и правдивость — критерий качества репортажа.

Я слишком много обсуждал вещи, чтобы мне было интересно, поэтому мне хотелось обсуждать идеи.

Родители Матвея раньше работали инженерами на АвтоВАЗе, но несколько лет назад отца сократили, а мать перевели на полставки. Я представил, как она приходит с работы в обед, готовит простую русскую еду, потом садится в аккуратно подобранной одежде на белый обсыпавшийся диван из перламутрового кожзама, отдыхает полчасика, смотрит «Великолепный век», представляет себя царицей Хюррем, наслаждается шёлком, золотом, красотой далёкой империи, а потом уходит на вторую работу в ночной магазин. И как отец сидит на маленькой кухне, пьёт и тоже смотрит свой маленький телевизор. У мамы золото, а у папы очередная война и все против нас. Смотрит и злится. Пьёт и ругает Америку. Представляет себя сильной рукой. Питается водкой и злостью. Наливает богу войну. Он одерживает очередную победу и ищет вторую бутылку. Матвей сидит в своей комнате и забивает звуки войны меланхоличными инди-рокерами, сочинёнными где-то в Америке на тёплых равнинах Среднего Запада. И каждый живёт в своей сочинённой стране.

Мне было неинтересно фотографировать пейзажи: это все равно что снимать профессиональных красавчиков — всегда хорошо и одинаково.

Мать любила критиковать Советский Союз за его двоемыслие, когда днём ты рассказываешь заветы вождей, а вечером смотришь немецкое порно на видике в переполненной комнате и мечтаешь о заграничных джинсах; за коммунальные квартиры и лицемерные партсобрания; за отсутствие выбора; за лифты, в которые она боялась заходить одна, если там уже был мужчина; за бедность и дефицит

И мне всегда казалось, что моя настоящая родина где-то не здесь. Я не понимал Россию

Тольятти умирал, мы в нем чахли, мы маялись в душных десятых годах и вместе со всей страной медленно становились беднее

Почему ты никогда не был сильным, как я? — она говорила. — Почему ты такой слабый? Ты же слабый. Сделай уже сильный поступок».
Я был сильным каждый день, выживая в этой школе. Я каждый день был сильным, как чёртов морпех

Мы — пёстрое племя деклассированных и как бы безродных, изгнанных официальной культурой. Слушаем Metallica и «Пошлую Молли», старых русских панков и Machine Gun Kelly, трясём головы под Burzum и по пьяни воем Максим. Мы ностальгируем то ли по нулевым, то ли по девяностым, потому что в настоящем — огромное здание ФСБ

Мой две тысячи семнадцатый был как две тысячи седьмой.