Я поняла, что молчание отца на самом деле – глубокая, молчаливая депрессия. Отец словно изъял себя из потока обыденной жизни и погружался, как тонущая лодка, все глубже и глубже в слои равнодушия, пока наконец не погрузился так глубоко, что стал почти недосягаем; и посиделки за рюмками в баре Анжело, кажется, только ухудшали дело.
– Он придет в себя в конце концов, – сказала Туанетта, когда я поделилась своими опасениями. – На него порой находит – на месяц, полгода, бывает – дольше. Мне только жалко, что с некоторыми другими людьми никогда такого не бывает.