О коллекционерах и коллекционировании

Возможно, сокровеннейший мотив собирателя можно было бы описать так: он поднимается на борьбу с рассеянием. Великий коллекционер до глубины души тронут хаотичностью, разобщенностью, в которой пребывают вещи в мире. То же зрелище сильно занимало человека эпохи барокко; в частности, картину мира аллегориста невозможно объяснить, не учитывая, что он совершенно захвачен этим зрелищем. Аллегорист — своего рода полярная противоположность коллекционеру. Он отказался от попыток объяснить вещи через исследование их родственных отношений, их принадлежности. Он изымает их из контекста и с самого начала предоставляет своему глубокомыслию прояснять их смысл. Коллекционер же, напротив, соединяет то, чему надлежит быть вместе; тем самым ему, быть может, удастся разъяснить вещи через их родственные связи и их последовательность во времени. И тем не менее — это важнее всех возможных различий между ними — в каждом коллекционере скрывается аллегорист, а в каждом аллегористе — коллекционер. Что касается коллекционера, то его собрание никогда не бывает полным; пусть в нем не хватает только одной вещи — и уже все собранное им остается фрагментом, ровно так же, как для аллегории вещи являются фрагментами изначально. С другой стороны, именно аллегорист, для которого вещи представляют собой лишь список ключевых слов тайного словаря, раскрывающих свои смыслы посвященному, никогда не насытится вещами, среди которых ни одна не может представлять другую настолько же, насколько разум не в состоянии предугадать смысл, который за каждой из них способно усмотреть глубокомысленное созерцание.
Животные (птицы, муравьи), дети и старики как собиратели.
Своего рода творческий беспорядок — канон как mémoire involontaire [85], так и коллекционера. «Et ma vie était déjà assez longue pour qu’à plus d’un des êtres qu’elle m’offrait, je trouvasse dans des régions opposées de mes souvenirs un autre être pour le compléter… Ainsi un amateur d’art à qui on montre le volet d’un retable, se rappelle dans quelle église, dans quel musée, dans quelle collection particulière, les autres sont dispersés; (de même qu’en suivant les catalogues des ventes ou en fréquentant les antiquaires, il finit par trouver l’objet jumeau de celui qu’il possède et qui fait avec lui la paire, il peut reconstituer dans sa tête la prédelle, l’autel tout entier)». Marcel Proust, Le temps retrouvé, II, Paris, p. 158. [Я прожил уже достаточно долгую жизнь, чтобы большинство существ, подаренных мне ею, смог отыскать в пару, в совершенно противоположных закоулках моей памяти, другое существо… Так любитель искусства, которому показывают ставень алтарного иконостаса, вспоминает, в какой церкви, каком музее, в каких частных коллекциях рассеяны остальные (точно так же, как, сверяясь с каталогами аукционов или регулярно посещая антикварные салоны, он в конце концов находит предмет, парный тому, каким уже обладает), и мысленно может воссоздать пределлу или алтарь целиком [86].] Mémoire volontaire [87], напротив, оказывается своего рода регистратурой, снабжающей всякий предмет номерком, за которым он исчезает. «Вот оно как было» («Вот что я пережил»). В отношениях какого рода состоит разбросанность аллегорического реквизита (фрагментарного произведения) к этому творческому беспорядку, еще предстоит изучить.

Своего рода творческий беспорядок — канон как mémoire involontaire [85], так и коллекционера.

Положительный антипод коллекционера — одновременно представляющий его предельное воплощение, поскольку освобождает вещи от бремени полезности, — может быть описан словами Маркса: «Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, то есть когда он существует для нас как капитал или когда мы… его потребляем». Karl Marx, Der historische Materialismus, Die Frühschriften, hg. von Landshut und Mayer, Leipzig, 1932, I, p. 299 (Nationalökonomie und Philosophie)

Достаточно вспомнить, насколько значим для любого коллекционера не только его объект, но и все прошлое объекта, так что для его происхождения и характеристики важны и детали вроде бы несущественной истории: прежние владельцы, цена приобретения, рыночная стоимость и т. д. Все это, эти «фактические» данные, как и другие, смыкаются для истинного коллекционера в каждом из его владений в целую магическую энциклопедию, в миропорядок, контуры которого — судьба этого предмет

каждом из его предметов коллекционеру предстает мир, притом мир упорядоченный. Упорядоченный поразительными — более того, профану непонятными — связями. К привычной организации и схематизации вещей они относятся примерно так же, как расположение вещей в энциклопедическом словаре — к порядку естественному.

Можно исходить из того, что истинный коллекционер изымает предмет из его функциональных взаимосвязей

Истинный метод, чтобы сделать вещи присутствующими в настоящем, — представить их в нашем пространстве (а не нас в их собственном). (Так действует коллекционер, так же — анекдот.) Представленные таким образом вещи не терпят опосредующих конструкций из «широких контекстов». То же и вид великих сооружений прошлого — Шартрского собора, храма в Пестуме — это (если удается) их восприятие в нашем пространстве. Не мы погружаемся в них, а они входят в нашу жизнь.

Они случаются с ним. Как он идет за ними по следу, как он сталкивается с ними, какие изменения во всех частях коллекции вызывает новинка,

тоит полагать, будто коллекционеру неведом τόπος ὑπερουράνιος [76], содержащий, согласно Платону, неизменные прообразы веще

Это грандиозная попытка преодолеть совершенно иррациональный характер простой подручности предмета путем его интеграции в новую, специально разработанную историческую систему — коллекцию. И для истинного коллекционера каждая отдельная вещь в этой системе становится энциклопедией всех знаний об эпохе, пейзаже, промышленности, владельце, от которого она ведет свое происхождение.

предмет избавляется от всех своих изначальных функций, чтобы установить предельно тесные отношения с себе подобными

глубины души тронут хаотичностью, разобщенностью, в которой пребывают вещи в мире.

Собирательство — прафеномен учения: студент собирает знания.

место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств — чувство обладания… (О категории обладания см. статью Гесса в сборнике „Двадцать один лист“)». Karl Marx, Der historische Materialismus, Leipzig, I, p. 300 (Nationalökonomie und Philosophie) [82].

«Я могу на практике относиться к вещи по-человечески только тогда, когда вещь по-человечески относится к человеку». Karl Marx, Der historische Materialismus, Leipzig, I, p. 300 (Nationalökonomie und Philosophie) [83].

астная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, то есть когда он существует для нас как капитал или когда мы… его потребляем».

Достаточно вспомнить, насколько значим для любого коллекционера не только его объект, но и все прошлое объекта, так что для его происхождения и характеристики важны и детали вроде бы несущественной истории: прежние владельцы, цена приобретения, рыночная стоимость и т. д. Все это, эти «фактические» данные, как и другие, смыкаются для истинного коллекционера в каждом из его владений в целую магическую энциклопедию, в миропорядок, контуры которого — судьба этого предмета. И

Потерпевшая крах материя: возвышение товара до уровня аллегории. Фетишистский характер товара и аллегория.

Факт, в сущности, поистине странный: коллекционные предметы как таковые производились промышленным способом. С какого времени? Следовало бы поизучать различные модные веяния, которые овладевали коллекционированием в XIX веке. Характерной для бидермейера — так ли и во Франции?

Они случаются с ним. Как он идет за ними по следу, как он сталкивается с ними, какие изменения во всех частях коллекции вызывает новинка,

для истинного коллекционера каждая отдельная вещь в этой системе становится энциклопедией всех знаний об эпохе, пейзаже, промышленности, владельце, от которого она ведет свое происхождение.