Узкая дорога на дальний север

У человека счастливого нет прошлого, тогда как у несчастливого не остается ничего другого.

Есть слова и слова, и ни одно ничего не значит. А с другой стороны, есть предложение, которое значит все

Но какая реальность хоть когда-нибудь создавалась реалистами?

– Никто больше ничего не читает. Считается, что Браунинг – это пистолет.

Хорошая книга, пришел он к выводу, оставляет в тебе желание эту книгу перечитать. Великая книга побуждает тебя перечитать собственную душу.

У человека счастливого нет прошлого, тогда как у несчастливого не остается ничего другого.

– Вперед, в наступление, благородный господин. В атаку на ветряную мельницу.

Зимний лед,
тая, стекает чистой водой —
чисто в сердце моем[83].

Он был маяком, свет которого нельзя было зажечь заново

Вам не кажется, что именно это мы и называем любовью, мистер Эванс? Звучание, которое доносится нам в ответ? Что отыскивает нас даже тогда, когда мы не хотим, чтобы нас нашли? Что в один прекрасный день нам попадается кто-то, и все, что есть в этом человеке, неведомым образом возвращается к нам звучанием песни без слов.

Он никак не мог признаться самому себе, что смысл его жизни придавала смерть.

Кореец сержант раздражал его чрезвычайно стремлением угодить, показной улыбочкой, нелепым согласием со всяким словом, которое изрекал Кота, расхваливанием успехов их предприятия. Полковник Кота был убежден: за каждой похвалой кроется презрение, за каждым согласием – издевательство, а каждая похвала свидетельствует о дерзком ощущении превосходства. Он пытался придумать, чем бы лучше всего запутать корейца и как можно сильнее ему досадить, и приказал произвести подсчет узников по головам – без всякой надобности, просто потому, что имел право распоряжаться.

Полковника Коту все больше и больше раздражал этот кореец сержант. Все в охраннике казалось ненадежным и не вызывало доверия. Даже его показная манера вышагивать и то, как невыносимо медленно он поворачивался, выглядело как-то фальшиво. Оглядывая сверху донизу спутанный клубок шпал, камня, грязи, рельсов и голых рабов, копошащихся, как тараканы, полковник Кота понял, почему корейцев никак нельзя использовать в качестве боевых единиц на фронте.

«А после?» – хотелось мне спросить, – хмыкнул Долдон. – А он знай себе талдычит про то, как не может перестать думать о всей той рыбе, что плавает в баке «Никитариса». Как это против природы. Что рыбы тоже военнопленные. Что, когда он вернется, отправится в рыбный магазин «Никитарис». Выловит всю эту рыбу, отнесет ее в доки и выпустит на свободу. «Плевать мне на то, что старина Никитарис думает, – говорит Смугляк. – Я их куплю, я ограблю эту тюрьму, что угодно сделаю, чтоб спасти этих рыб и выпустить их обратно в море, где им и надлежит быть».

Наступили благодатные годы, пошли внуки, потом жизнь неторопливо пошла под гору, и война стала являться ему чаще и чаще, остальные же девяносто лет его жизни медленно таяли. Под конец он мало о чем другом думал и говорил, потому как пришел к мысли: мало что другое когда-то переживалось. Какое-то время он мог играть «Вечернюю зарю», как играл ее во время войны, с чувством, не имевшим к нему никакого отношения, играл по обязанности, исполняя свой долг солдата. Потом долгие годы, десятки лет он вообще не играл этот сигнал, пока в девяноста два года, лежа в госпитале, умирая после третьего приступа, не поднес горн к губам здоровой рукой, не увидел снова тот дым, не почуял запах горящей плоти и не понял вдруг: вот оно, единственное, что он когда-то пережил.

А иногда люди не умирали. Он был не готов бросить попытки помочь им выжить. Он не был хорошим хирургом, он не был хорошим врачом, не был он, в чем был убежден в душе, и хорошим человеком. Но он был не готов перестать стараться.

орриго Эванс не слеп к человеческим качествам узников. Они лгут, обманывают, охотно крадут. Худшие из них симулируют болезни, самые гордые – здоровье. Благородство зачастую обходит их стороной.

бы ни вызывало вонь, он боялся этим заразиться и просто хотел от этого уберечься. Но ему приходилось помогать Крохе. Никто не спрашивал, зачем он это делает: все знали. Он был братаном. Смугляк Гардинер презирал Кроху, считал его дураком, но сделал бы все, чтобы тот остался в живых. Потому как мужество, выживание, любовь – все это не жило в одном человеке. Это жило во всех них, не то они перемрут, и с ними – каждый. Они выстрадали убеждение: бросить одного значило бросить самих себя.

За дальнейшими разговорами Накамура с восторгом обнаружил, что полковник Кота разделяет его страсть к традиционной японской литературе. Они все больше расчувствовались, обсуждая земную мудрость хайку Иссы, величие Бусона, чудо великого хайбуна Басё «Дорога далеко на север»[43], который, как сказал полковник Кота, в одной книге вобрал в себя весь гений японского духа.

«Чем больше людей со мной рядом, – подумал Дорриго, – тем сильнее я чувствую себя одиноким».