Галина Юзефович рекомендует

Как многие писатели, стартовавшие с автобиографического материала, Эдвард Сент-Обин, автор знаменитого цикла об аристократе-травматике и наркомане Патрике Мелроузе, оказался заложником своего успеха. Его новый роман «Двойной контроль» — это, по сути дела, попытка вырваться из тени своего блистательного героя и перерасти несколько унизительное амплуа «однороманного» писателя.

Назвать эту попытку в полной мере удачной будет некоторым преувеличением: местами кажется, что в «Двойной контроль» Сент-Обин решил упаковать слишком много всего — от современной генетики и основ венчурного инвестирования до пространной галереи социальных типажей. А для того, чтобы в клубке второстепенных сюжетных линий вычленить магистральную, вам, возможно, придется прочитать половину романа. Однако, пожалуй, «Двойной контроль» — тот случай, когда некоторые читательские неудобства на входе вполне оправданы: скальпельная точность в деталях, выдающееся остроумие и веселая бесшабашная безжалостность и к себе, и к читателям, и, главное, к собственным персонажам — живым, теплым и обаятельным, по-прежнему составляют основу фирменного стиля Эдварда Сент-Обина.

Первая часть знаменитой и удостоенной множества литературных наград трилогии канадско-британской писательницы Рэйчел Каск — очередная (и, надо отметить, крайне интересная) попытка на практике продемонстрировать, что жанр романа куда более пластичен, гибок и открыт к новации, чем может показаться.

Главная героиня-рассказчица летит в Афины для того, чтобы преподавать там литературное мастерство, и попадает в водоворот чужих историй, каждая из которых высвечивает что-то в ее собственной жизни, одновременно трагической и обыденной. Множество голосов, из которых соткан роман Каск, поначалу создают ощущение хаотического вербатима, однако довольно скоро складываются в стройную ораторию с ясным мотивом и скрытой внутренней структурой.

Главную героиню романа Максима Сонина зовут Мишка, и она обычная московская девочка-подросток из интеллигентной семьи, как и многие другие, буквально воспитанная на детективной литературе в диапазоне от Агаты Кристи до Бориса Акунина. Однако в отличие от своих сверстниц Мишка не довольствуется пассивной ролью читателя: она — частный детектив, расследующий самые настоящие преступления. На этот раз в фокусе ее внимания — убийство молодой девушки, в котором сквозь заурядную бытовую подоплеку явственно проступает нечто большее, отчетливо зловещее, едва ли не мистическое.

Крепкий русский современный детектив (именно такова «Двоица») сам по себе редкость, но Максим Сонин работает, так сказать, на повышение читательских ожиданий: его роман — это еще и актуальная проза young-adult, острая и точная в деталях.

Лучше всего имя Энтони Горовица известно не читателям даже (хотя на его счету множество романов, в том числе по два официальных продолжения холмсианы и бондианы), но поклонникам детективных сериалов: именно Горовицу мы обязаны сценариями «Войны Фойла», а также значительной части эпизодов «Пуаро» и «Чисто английских убийств». Если вы смотрели хоть что-то из перечисленного, вы без труда составите впечатление о творческой манере Энтони Горовица в целом: и в прозе, и в сценариях в классическую детективную историю он вносит нюансы, отсылки и оттенки, избыточные с точки зрения жанрового функционала, но возвышающие его творчество до уровня настоящей большой литературы.

То, что поначалу кажется типовой и монолитной семейной сагой — одной из множества, рассыпается, разветвляется на множество отдельных рукавов, каждый из которых вполне может потянуть на отдельную повесть или роман. Условная и схематичная сюжетная конструкция расцветает целой галереей человеческих типов, выписанных с огромной любовью, пониманием и писательской щедростью — другому, более рачительному писателю, такого количества героев хватило бы на добрую трилогию, но Нина Вяха не склонна мелочиться. Как результат через пару сотен страниц все герои «Завещания» перестают восприниматься как абстрактные персонажи — о них невольно начинаешь думать как о реальных, теплых, лично знакомых людях, а их беды и радости становятся твоими радостями и бедами.

Прикинувшись поначалу мистическим хоррором, восьмисотстраничный «Зов ночной птицы» довольно быстро разворачивается в полнокровный, многолюдный, захватывающий исторический детектив со множеством обособленных сюжетных рукавов, с величественной плавностью сливающихся воедино ближе к последней трети. Однако совершенством детективной интриги достоинства романа не исчерпываются. «Зов ночной птицы» — это и роман воспитания (пройдя через горнило мучительного нравственного выбора главный герой из наивного юноши становится закаленным мужчиной), и колониальная проза, и щемяще чистая история первой несбыточной любви, и, конечно же, настоящий большой исторический роман, точный в деталях и щедрый на факты и подробности.

В извечной русской дихотомии «рок» или «попса» каждому приличному человеку надлежит делать выбор в пользу первого — но парадокс состоит в том, что мгновенное узнавание, бессознательный и потому самый интенсивный отклик вызывает вторая. Попса как ничто другое формирует и воплощает в себе трудно описываемый, но безошибочно опознаваемый zeitgeist — дух времени: стоит зазвучать «Облакам» группы «Иванушки International», как вокруг независимо от нашего желания наступает 1997 год со всеми его вкусами, запахами и воспоминаниями.

Именно под таким углом предлагают посмотреть на свой предмет авторы «Не надо стесняться». Попса для них становится своеобразной «духовной скрепой», системой универсально понятных кодов, обеспечивающей точку входа во всю тридцатилетнюю постсоветскую историю. Иными словами, предпослав своей книге подзаголовок «История постсоветской поп-музыки в 169 песнях» создатели этого проекта явно поскромничали: с куда большими основаниями его можно было назвать «История России в 169 песнях».

Браконьеры, вылавливающие в антарктических морях миллионы тонн чилийского сибаса и зарабатывающие на этом миллиарды долларов, а также охотящиеся за ними экологические активисты. Плавучий абортарий, оказывающие соответствующие услуги жительницам Мексики в обход официального запрета абортов… Сомалийские пираты, помимо собственно грабежа промышляющие контрабандой оружия и перевозкой боевиков-террористов. Болезни, полностью исчезнувшие и забытые на суше, но пышно цветущие и ежегодно уносящие тысячи жизней на море. Бесконтрольное, ошарашивающее в своей неприкрытой наглости загрязнение океана. По данным Урбина, в ничейных водах можно встретить решительно все — любой кошмар эколога, поборника прав человека или защитника животных здесь обрастает плотью и наливается зловещим объемом.

Книга Люси Уорсли — прежде всего коллекция увлекательных историй и наблюдений, а не серьезная попытка осмыслить и проанализировать корни британского помешательства на криминальных драмах с социальной или психологической точки зрения. И в этом ее бесспорное достоинство: предложить сколько-нибудь непротиворечивую концепцию, описывающую феномен подобного масштаба, едва ли возможно. А вот читать о ранних попытках создания антикриминальных структур, поначалу почти неотличимых от банд уличных рэкетиров, о самых громких преступлениях Викторианской эпохи, о роли Чарльза Диккенса в «ребрендинге» лондонской полиции и о скрытых элитизме и ксенофобии в романах детективщиков золотого века (Агата Кристи, Дороти Сэйерс и другие) — сплошное удовольствие.

Несмотря на обилие сложных понятий и довольно пространных цитат, «Время магов» — книга предельно дружелюбная к читателю. Айленбергер не устанавливает сурового философского ценза на входе и в целом скорее показывает и объясняет суть происходившего в немецкой философии в 20-е годы ХХ века, чем принуждает читателя к самостоятельным изысканиям и напряженным ментальным усилиям. Не подменяя знакомства с текстами своих героев (или с более серьезными исследованиями, им посвященными), во «Времени магов» Айленбергер работает по принципу образцового популяризатора: стремится быть доходчивым, избегая при этом совсем уж вульгарных упрощений, и увлекает читателя предметом, не скрывая в то же время сложностей, сопряженных с его непосредственным постижением. Словом, в полной мере следует известной рекомендации Витгенштейна: «Все, что может быть сказано, должно быть сказано четко, а то, о чем нельзя сказать, следует обойти молчанием».

Небольшая книга Антуана Компаньона, литературоведа и специалиста по творчеству Мишеля де Монтеня, родилась из цикла его пятнадцатиминутных передач на радио, имевших целью познакомить неподготовленного слушателя с ключевыми идеями французского философа. И в этом качестве она может служить идеальным «введением в Монтеня» — или, если угодно, «Монтенем для начинающих». Превратив объемистый корпус «Опытов» самого обаятельного и человечного философа Ренессанса в лаконичную нарезку этических сентенций с развернутым комментарием, Компаньон сумел при этом не выплеснуть младенца вместе с водой и сохранить верность если не букве, то во всяком случае духу Монтеня. Каждый из выбранных автором фрагментов в должной мере репрезентативен и несет в себе отблеск фирменной монтеневской искренности, парадоксальности и вместе с тем мягкой иронии.

Может сложиться впечатление, что «Рана» — запоздалая попытка автора свести счеты с матерью, утвердиться за ее счет, выстроить свою идентичность на отрицании и принижении идентичности материнской. Но это не так: в первую очередь книга Васякиной пропитана скорбью по любимому человеку (неслучайно почти вся третья ее глава — надрывная поэтическая ода умирающей), сдержанное, но от этого не менее глубокое переживание так и не реализованного чувства, мучительное сожаление о взаимной глухоте и отчужденности, тоска по не случившемуся, а теперь уже и не имеющему шансов случиться. Тихим, обманчиво отчужденным голосом Васякина проговаривает самые важные, самые мучительные, интимные и страшные для себя вещи — и парадоксальным образом именно за счет приглушенной, нарочито неаффектированной интонации они воздействуют на читателя сильнее.

«Смерти.net» — редчайшая (чтоб не сказать уникальная) в сегодняшней словесности попытка поиска нового языка для разговора о жизни, смерти и природе вещей в целом — предметах слишком очевидных и истасканных, чтобы говорить и думать о них с безыскусной простотой, но при этом слишком жгуче важных для того, чтобы их игнорировать.

Подзаголовок «Егор Летов: опыт лирического исследования», предпосланный музыкальным критиком Максимом Семеляком своей книге, с одной стороны необходим и оправдан (в конце концов, это и правда книга о Егоре Летове), а с другой создает определенные риски: с таким подзаголовком «Значит, ураган» имеет все шансы попасть в книжном магазине на полку с биографиями музыкантов… Меж тем, в действительности… хотя фигура лидера «ГрОб» и выполняет в «Значит, ураган» роль смыслового центра, вокруг этого самого центра вращается, дышит и живет довольно пестрая, разнообразная и зачастую лишь косвенным образом с ним связанная вселенная.
История Егора Летова в том виде, в каком ее понимает Семеляк, оборачивается историей целого поколения — причем не столько того, к которому музыкант принадлежал сам, сколько того, судьбу которого непоправимо изменил.

Робертсон Дэвис — величайший канадский писатель ХХ века и вообще один из интереснейших прозаиков прошлого века. О его влиянии на свое творчество многократно говорили Джонатан Франзен, Маргарет Этвуд, Элис Манро и другие классики современной словесности…

«Корнишская трилогия» — книга, сочетающая в себе бесхитростную привлекательность для самого широкого читателя с глубиной и изысканной сложностью. Иными словами, читать трилогию Дэвиса приятно и увлекательно, а на выходе у вас появится много неожиданных и небанальных тем для размышления.

Жанр, в котором работает Дарья Бобылева (читатель знает ее по роману «Вьюрки» и сборнику рассказов «Ночной взгляд»), часто определяют как «хоррор», хотя, пожалуй, наше родное слово «страшилка» в данном случае будет более уместно. В отличие от хоррора, в самом деле «продающего» читателю прежде всего эмоцию страха (иногда с отдушками в виде сострадания, отвращения, тревоги, ледяного трансцендентного ужаса), тексты Бобылевой основываются на куда более сложном сочетании безошибочного теплого узнавания, иронии — и, ну, да, страха, но, если так можно выразиться, страха уютного, одомашненного, соразмерного современному горожанину. Мимикрируя то под городские легенды, то под детские «страшные истории», то под полуслышный и четвертьпонятный взрослый разговор в соседней комнате, рассказы Дарьи Бобылевой мгновенно взывают в памяти ощущение сладкой и дремотной детской жути, оттененной в то же время железобетонной верой в собственную защищенность, недоступность для сил зла.

В качестве декорации для своего детектива англичанин индийского происхождения Абир Мукерджи выбирает Калькутту 1919 года — и, пожалуй, это главное (и лучшее) в его романе. Блистательная Калькутта, город дворцов, тайн, интриг, головокружительных возможностей и зловещего культа богини Кали, недавно утратила столичный статус (в 1911 году столица британской Индии была перенесена в Дели), однако по-прежнему остается самым богатым, порочным и загадочным местом великой Империи. И Абир Мукерджи, сам выходец из Западной Бенгалии, в полной мере способен передать ее ни с чем не сравнимое и немного греховное очарование.

Прямо накануне Великого поста богом забытая средневековая английская деревушка Оукэм просыпается и обнаруживает, что лишилась самого богатого, предприимчивого, образованного и щедрого своего обитателя…

Повествование в романе ведется от лица молодого священника Джона Рива, которому по большей части приходится разбираться с произошедшим, и выстроено оно от конца к началу: мы встречаемся с героями в Блинный вторник, венчающий Масленицу, а расстаемся четырьмя днями ранее, в Прощеную субботу, когда, собственно, пропадает Том Ньюман. Подобная структура сразу обозначает тщетность любых надежд на «нормальное» развитие детективной интриги: несмотря на то, что в центр романа Саманты Харви в самом деле помещено убийство, а в финале читатель получит некоторое подобие разгадки произошедшего, «Ветер западный» совершенно точно не детектив в привычном смысле слова. Подлинное пространство действия в нем — душа главного героя, а основной сюжет — происходящие в этой душе метания, которые мы наблюдаем в обратной перспективе, к слову сказать, столь характерной для средневековой иконографии.

Оставаясь в русле китайской традиции, роман Чжан Юэжань в то же время обладает счастливой способностью и за ее пределами восприниматься совершенно непосредственно, без малейшего намека на экзотизацию и отстраненную снисходительность. Более того, в силу безошибочно простраивающихся исторических параллелей между российской и китайской историей ХХ века именно русскому читателю «Кокон», пожалуй, будет особенно близок и понятен практически без пояснений.

Роман Чжан Юэжань выстроен как два переплетенных и обращенных друг к другу монолога: мальчик Чэн Гун и девочка Ли Цзяци дружили в детстве, в самом начале 1990-х, потом расстались, а теперь выросли и, едва ли не случайно сойдясь у постели умирающего дедушки Ли Цзяци, знаменитого хирурга и уважаемого академика, рассказывают друг другу о прожитых порознь годах. Нелюбимые, одинокие дети (Чэн Гуна бросила мать, Ли Цзяци рано лишилась обожаемого отца), с восьми до одиннадцати лет они были друг для друга целым миром и ни на минуту не сомневались, что связь их продлится вечно. Но потом их разлучила тайна: мальчик и девочка узнали, что рождены врагами, что великая беда семьи Чэн Гуна… напрямую связана с родными Ли Цзяци. Эта мрачная тень, подобно родовому проклятию, ложится на обе семьи, заключая их в непроницаемый кокон, неразрывно связывая между собой и изолируя от остального мира, живущего по нормальным человеческим законам. И эта же тень в одночасье рушит детскую дружбу Чэн Гуна и Ли Цзяци.

Не прибегая к допущениям, не злоупотребляя прямой речью, не пытаясь залезть в голову своим героям, никого не идеализируя и вообще всеми силами стараясь сохранять объективность и достоверность, Хейстингс явно ставит перед собой задачу закрыть тему вьетнамских войн для широкого читателя — и в целом неплохо с ней справляется.

Но не дайте сдержанности и кажущейся отстраненности Хейстингса ввести вас в заблуждение: его книга намеренно выстроена таким образом, чтобы, помимо прочего, вызывать в читателе мощную эмоциональную реакцию. Избегая нарочитой «художественности» и прочих дешевых трюков, автор «Вьетнама» добивается желаемого эффекта иначе — главным образом за счет выверенных композиционных решений.